Елена Залогина с детьми возвращается из фашистского плена

Константин Симонов. "Разные дни войны", том 2-й, 1943-й, глава 13-я: ...После взятия Кром едем вместе с Халипом назад, в штаб армии. Колесим по пыльным проселочным дорогам, мимо печально стоящих несжатых полей. В балке искалеченные немецкие орудия, горы пустых плетенок из-под снарядов и штабель нерасстрелянных. Трупы убитых сначала почти неприметны в густой ржи. Проселками, а иногда, сокращая дорогу, не по-крестьянски прямиком через поля идут по домам жители, которых немцы при отступлении угоняли из деревень вместе с собой, выселяли из прифронтовой зоны. Останавливаем машину. По тропке, промятой через рожь, идет женщина, с ней пятеро детей. Не только она, но и и дети сгибаются под тяжестью узлов. Все нагружены безмерно тяжело, еле идут. Женщина останавливается, снимает с плеч два связанных между собой мешка, а скорее вылезает из-под них, так они велики. Устало отерев лоб, садится на один из мешков. Все дети тоже освобождаются от своей поклажи и садятся рядом с ней. Шестого ребенка я в первую минуту не разглядел: он, грудной, на руках у женщины. Спрашиваю, издалека ли. - Тридцать верст прошли. - А еще сколько идти? - Еще верст сорок, - говорит женщина и начинает плакать. Ее лицо кажется сейчас лицом старухи, хотя на руках у нее грудной ребенок. Спрашиваю у нее, где муж. - Пропал. Зимой забрали немцы гати настилать. Надорвался на работе и пропал. Спрашиваю про детей, все ли ее. - Все мои.- И она поочередно называет мне имена детей. Старшему 10 лет, младшему 8 месяцев. - Тридцать верст прошли, а уже сил нет. А бросить не могу, - показывает женщина на мешки и на убогие, залатанные тючки с вещами. Небось немец пожег там все у нас, в деревне во всем нужда будет. Нельзя бросить. А еще сорок верст идти. Молчу. Нас в «эмке» четверо, и ехать нам в другую сторону. А если бы даже сделать крюк, все равно женщину с шестью детьми и со всеми мешками в «эмку» не возьмешь. А раз не могу подвезти, то и говорить нечего. - Ну пошли, что ли, - говорит женщина и опять подлезает плечом под мешки, которые, когда она встает, оказываются почти в рост с нею. Дети тоже молчаливо, серьезно, как носильщики или грузчики, поднимают свои мешки и мешочки, даже предпоследний, трехлетний, тоже поднимает с земли, как большой, переваливает через плечо узелок. Они уходят по промятой во ржи тропке, а я бессмысленно и беспомощно гляжу им вслед. Кажется, и без того уже ненавидишь фашистов так, что дальше некуда, а все-таки вдруг поверх всего добавляется еще какая-то капля..."